Фрау Штайзенбар, жена пекаря, два сына которой ушли в армию, сказала:

— Это ужасно, но, думаю, ненадолго. Французы и немцы всегда воюют. Швейцарцы не хотят воевать, но они храбрые и любят свою родину. Они быстро прогонят французов и немцев.

Мы с Энди пошли назад в гостиницу. Стоял серый холодный полдень. Хотя снега здесь еще не было, окружающие вершины белели свежими снегопадами.

Я сказал:

— Хорошо, что папа не швейцарец, его бы тоже призвали. Что же будет?

Тропа проходила над пропастью. Энди бросил камень, и я видел, как он упал на осыпь в сотнях метров внизу. Энди сказал:

— Швейцарцы считают, что раз они патриоты, то потягаются с кем угодно. Они не понимают, что значит противостоять триппи.

— Пассажиры в аэропорту перестали сопротивляться, когда солдаты начали стрелять.

— Это другое дело. К чему триподам беспокоиться из-за какой-то кучки людей? Не имеет значения, что с ними случится. Но теперь они шлют армии — армии людей, которые не боятся быть убитыми.

Я подумал об этом — воевать и не бояться быть убитым. Надо быть триппи, чтобы понять это.

— Не думаю, чтобы война дошла до Фернора.

И она не дошла. И фрау Штайзенбар оказалась права — война кончилась быстро, но не так, как она думала. На следующий день сообщили об отступлении на севере и на западе, а на утро все было кончено. Ильза переводила новости по радио: вечный мир пришел в Швейцарию, как и во все остальные страны. А следующую фразу даже я смог понять.

— Heil dem Dreibeiner!

Два дня спустя, глядя в телескоп, я увидел знакомый колесный пароход, прокладывавший путь по серым водам озера к Интерлейкену. И еще кое-что, неуклюже шагавшее по берегу. Я позвал папу и Энди.

Когда папа смотрел, я сказал:

— Теперь нам некуда бежать?

Папа выглядел усталым, подбородок его зарос, в черной щетине виднелись белые пятна. В прошлом он всегда брился, как только вставал. Не отвечая, он покачал головой.

Мы смотрели вниз, в далекую долину. Можно было видеть и невооруженным глазом, хотя и не так ясно, как он шагает по полям, не обращая внимания на то, куда ступает. Лицо у папы стало отчаянным и жалким. Я не понимал раньше, что чем старше человек, тем горше его отчаяние.

Я сказал:

— Но мы ведь так далеко. Они сюда, может, и не придут.

Он снова покачал головой, медленно, как будто ему было больно.

— Может быть.

Вышли Марта и Анжела. Марта смотрела скорее на папу, чем на треножник: спустя какое-то время она сказала мягче, чем обычно:

— Ильза с Швейцдедом — он себя не очень хорошо сегодня чувствует. Пойди посиди с ней.

В последующие дни мужчины начали возвращаться в Фер-нор. Пострадавших было немного, потому что война длилась очень недолго. А потом, однажды утром, придя за ежедневной порцией хлеба, мы увидели, что жители деревни носят шапки.

Я прошептал Энди:

— Что делать — быстро уходить?

— Это может привлечь внимание. Слушай, там Руди. Он не в шапке.

На Гернси мы узнали, что шапки надевают в четырнадцатилетнем возрасте, может, потому, что дети не представляют угрозы. Казалось, то же правило существует и здесь. Руди на год моложе нас, значит, Анжела в безопасности, но Энди и я рискуем. Мы пошли дальше, стараясь вести себя как обычно. В булочной герр Штайзенбар как раз принес поднос со свежим хлебом из пекарни, и фрау Штайзенбар за прилавком приветствовала нас обычным “Gruss Gott”. Все было как всегда, кроме одного: черные шапки покрывали ее заплетенные седые волосы и его лысую голову.

Фрау Штайзенбар расспросила нас о Швейцдеде и продолжала болтать, а я стремился побыстрее уйти. Наконец мы получили хлеб и сдачу и могли идти. Мы пошли по деревенской улице, но через пятьдесят метров встретили группу мужчин. Одним из них был отец Руди.

Он не похож был на полицейского: маленького роста, с нездоровым видом и телосложением. Но манеры у него были полицейские. Он встал перед нами, преградив нам дорогу.

— So, die Englischen Kinder… — Он внимательно посмотрел на меня. — Wie alt? Vierzehn doch? — И с трудом перевел: — Сколько тебе лет, мальчик? Тебе исполнилось четырнадцать?

Значит, действительно в четырнадцать. Я искренне сказал:

— Нет, сэр. В следующем году.

— Ты должен принести свидетельство о рождении. — Он нахмурился. — Оно должно прийти из Англии. Это нехорошо.

Нехорошо для него, может быть. Воспрянув духом, я подумал, что на этом можно играть несколько месяцев. Все еще хмурясь, он повернулся к Энди:

— Но тебе уже четырнадцать. Это точно.

— Нет, сэр, — сказал Энди. — Тринадцать с половиной.

На самом деле он был лишь на два месяца старше меня, но выше на два дюйма, а его взрослый вид позволял дать ему и пятнадцать. Отец Руди покачал головой:

— Не верю. Тебе необходимо надеть шапку. Сегодня все шапки кончились, но завтра почтовый фургон привезет еще. Тебе немедленно наденут одну.

Энди кивнул:

— Хорошо, сэр. Я приду утром.

— Нет. Ты останешься здесь. Встречаются глупцы, которые не хотят надевать шапки. Ты останешься здесь, мальчик, пока не прибудут новые шапки.

Энди потянул себя за волосы: так он поступал, принимая решение. Один из мужчин — местный чемпион по борьбе — придвинулся ближе. Энди вздохнул.

— Как скажете. — Он взглянул на меня: — Расскажи всем, что меня задержало.

— Да. Я скажу папе. — Я сделал условный знак большим пальцем. — Не волнуйся. Все будет хорошо.

Мы с Анжелой смотрели ему вслед, когда его уводили к дому полицейского. Я пытался уверить себя, что он сможет убежать, но в то же время не верил этому. Ему нужна помощь; прежде всего нужно добраться до папы и рассказать ему.

На краю деревни мы встретили Руди. К моему удивлению, он остановился и спросил:

— Почему с вами нет Энди?

Я не видел причины не говорить ему и понял, что для него это неудивительно. Очевидно, отец его говорил об англичанах и о шапках. Но Руди не выглядел довольным, как я ожидал. Он скорее походил на мать, чем на отца, будучи рослым и светловолосым, и, как и она, постоянно широко улыбался. На этот раз он не улыбался.

— Его оставили, чтобы надеть шапку? — Я кивнул. — А он хочет?

— Не знаю. — Я стал осторожен. — Но ведь это должно произойти… со всеми?

Он медленно ответил:

— Говорят, да.

Папа и Марта сидели на террасе перед гостиницей и пили кофе. Они разговаривали, но когда мы появились, замолчали.

Анжела выложила им новость, а я не мешал ей.

Когда она кончила, Марта сказала:

— Ужасно. — Она помолчала. — Но ведь до завтра шапки не появятся? Я уверена, он сумеет убежать. Энди изобретателен.

Я ответил:

— В доме полицейского есть комната, похожая на камеру. Нам говорил Йон. В двери наружная задвижка и два замка, а единственное окно — в трех метрах и забрано решеткой. Тут никакая изобретательность не поможет. Без помощи он не сможет уйти.

Она покачала головой:

— Хотелось бы что-нибудь сделать.

— Мы должны.

— Ты не понимаешь. — Она выглядела усталой и сердитой, а на лице ее было то упрямое выражение, которое появляется у взрослых, когда они тебя не слушают. — Мы не можем.

Я повторил, стараясь быть терпеливым:

— Но мы должны.

Марта сказала:

— Йон рассказал нам о шапках, когда вас не было: он встретил знакомого в шапке. Мы решали, что делать. Здесь оставаться нельзя. Через несколько дней придут и сюда с шапками.

— Что касается Энди, вопрос не дней — ему наденут завтра утром.

Она не обратила на это внимания.

— Твой отец и Йон выработали план. Ты знаешь железнодорожный тоннель вверх к Юнгфрау?

Я кивнул. Я был там, когда в первый раз приезжал в Швейцарию. Колея проходит по дальней стороне глубокой долины, отделяющей Фернор от склонов Айгера. Поезд по тоннелю поднимается внутри горы, ему требуется почти три часа, чтобы достичь конечной станции, где расположены отель, лыжная база и астрономическая обсерватория.

— Отель и дорога закрыты из-за чрезвычайного положения, — продолжала Марта. — Йон говорит, что мы можем скрываться внутри тоннеля. Он защитит от непогоды, а в отеле может быть пища. По крайней мере убежище на время. Лучше, чем оставаться здесь и позволить надеть на себя шапку.